ТОВАРИЩ ОНЕГИН
(Отрывок)
Памяти А. С. Пушкина, сочинения которого у меня отняли комиссары.
Автор
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок,
Там друг невинных наслаждений
Осатанеть бы сразу мог.
С утра лихие "продотряды"
Хватали масло, рожь, грибы,
И мужики бывали рады,
Когда хоть день был без стрельбы.
Онегин продавал подтяжки,
Менял белье на колбасу,
Обрюзг, ходил в одной рубашке
И ( — шокинг! — ) ковырял в — носу.
Судьба Онегина хранила,
Хотя один агент че-ка
И обещал "ударить в рыло",
Но отпустил, измяв бока.
Соседей не было в помине;
Татьяна, быстро огрубев,
Носила в ведрах корм скотине
И чистила коровий хлев.
И Ольга ела хлеб не даром,
Легка, игрива, весела,
Стакнувшись с неким комиссаром,
В "совето-барышни" пошла.
И лишь поэт убитый Ленский
Лежал в могиле деревенский,
"Прияв покой под сенью струй…"
И пусть лежит себе буржуй.
"Вы человека тут убили?" —
Был Онегину вопрос.
— "Я…" — "Что ж вы к нам не заходили,
Нас саботируете, что-с?".
"Да я, помилуйте…" Но краток
Был их ответ и жутко прост.
— Вот вам пожалуйте задаток
И марш в Москву на крупный пост.
В Москве Онегин. В платье чистом
Он снова принял прежний вид
И, записавшись коммунистом,
Презренный старый строй бранит.
Он сыт — чего же больше надо,
Коляски нет — есть пара ног;
А как приятная награда
Был дан усиленный паек.
Однажды, в день весьма тревожный
Был съезд великой Р. К. П.
Шагал Онегин осторожно
В демократической толпе.
"Крестьянам хлеб… Все деньги в банки…
Забудем старые грешки…
Филипов продает баранки,
А в магазинах — пирожки".
Онегин встал как обалделый,
Вдруг муж Татьяны — тут как тут.
"Товарищ Гремин — в чем тут дело?"
С улыбкой тот шепнул: "Капут…
Еде все возрасты покорны,
Ея порывы благотворны.
И юноша в семнадцать лет
За деву не отдаст обед,
И старец лет хотя б в сто пять
И тот, конечно, любит жрать…"
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Но без питанья, слава богу,
Нам не пройти свой трудный путь.
Опять же, жить одной надеждой,
Что где-то, по воде скользя,
Идет к нам пароход с одеждой
И с осетриною — нельзя.
Тогда, в программе неизменен,
Но в гибкой тактике силен,
Великий Царь Московский Ленин
Издал для подданных закон:
"Весна. Крестьянин торжествуя
Нам хлеба больше не дает,
Его лошадка, корм почуя,
И та на нашу власть плюет.
Крестьянам я не прекословлю,
Боясь за наш монарший трон,
Даю свободную торговлю,
А совнархозы вышлю вон.
Коммунистический наш танец
Весьма Россию утомил
И да приидит иностранец
С запасом золота и сил.
Буржуям лавки открываю,
Купцам отдам за складом склад,
И вас к порядку призываю:
Назад, товарищи, назад.
Был путь покрыт к коммуне мраком,
Когда мы грудью шли вперед,
Так поползем обратно раком,
Быть может, так нам повезет".
*
Была чудесная погода,
Стояли чудные деньки,
Среди голоднаго народа
Сновали весело шпики.
Онегин был настроен кротко,
Но все же мрачно размышлял:
"Сегодня выдана селедка,
Вот нашей жизни идеал…
Что день грядущий нам готовит?
Хоть приготовил бы обед…
Чего мой взор напрасно ловит,
Когда продуктов больше нет?
В коммунистическом экстазе
Мне надоело пребывать…
Дадут еще колесной мази,
А больше нечего давать…"
Так думал мрачно мой Евгений,
На мир взирая свысока,
А где-то сзади, точно тени,
Шли два агента из че-ка.
"Чего задумался, детина, —
Один приветливо спросил:
— Какая на сердце кручина,
Или тебя кто огорчил?"
(Я знаю: это неприлично
Вставлять здесь песенный мотив;
Но век наш столь демократичный,
Что мне простится мой порыв:
Горю желаньем благородным
Исправить Пушкина грехи
И оживить словцом народным
Белогвардейские стихи).
— Ваш паспорт! — Паспорт? Нате, что же…
— Онегин… Бывший офицер…
Я узнаю тебя по роже:
Ты заговорщик, ты — эсер…
Часы урочные пробили,
Как и для всех они пробьют;
На грузовом автомобиле
В тюрьму Онегина везут…
Сидит в Бутырках мой Евгений
И мрачно думает порой:
"Теперь не может быть сомнений —
Какой несимпатичный строй…
Когда бы жизнь домашним кругом
Я ограничить захотел,
Наверно б я прельстился югом,
В Крыму конечно бы сидел…
Сейчас со всеми был бы в Ницце,
А может быть попал в Париж,
Где все поет, все веселится,
Где в вихре жизни угоришь…
Здесь страх и голод. Износились
Мои последние штаны…
Куда, куда вы удалились,
Златые дни моей весны?
Там в прошлом — булки, кофе, пенки,
Уют, халат и самовар,
А здесь — быть может, завтра к стенке
Меня поставит комиссар,
Потом зароют в общей яме
И дева юная прочтет,
Шепча дрожащими устами:
"Онегин. Выведен в расход".
Но вы, друзья, не огорчайтесь,
На свете, правда, много зол,
Но существует Балтрушайтис,
Поэт литовский и посол.
Забыл сказать я, что Евгений,
Хоть был и жителем Москвы,
Но был наследником имений
Покойной тетки из Литвы.
Чего же думать, если можно
Покинуть нам советский ад?
И вот Онегин осторожно
Шлет Балтрушайтису доклад:
"Я вам пишу — чего же боле?
Что я могу еще сказать —
Теперь я знаю в вашей воле
Меня из этих стен убрать…
Прошу вас — запросите Ковно,
Там вся родня еще жива
И восстановит безусловно
Мои литовские права.
О тамста, тамста! Я сгораю,
Как бедный жмогус без ума…
На вас надежды возлагаю…
Ваш Е. Онегинас. Тюрьма".
Прошло три дня. Тюремщик строгий
Пришел — и чудо — гонит вон:
"Товарищ… Будь готов к дороге,
Идет литовский эшелон…"
Скорей в Литву! Ведь сборов мало —
Убог Онегина багаж:
Штаны, две свечки, одеяло,
Будильник, трость и саквояж.
О, как судьбе мы благодарны,
Когда помнут со всех сторон:
Нам, кажется, вагон товарный
Приятней, чем вагон-салон.
Онегин едет. На границе
Осмотр души и паспортов.
Но все прошло и поезд мчится,
Онегин танцевать готов.
Свободный ветер в сердце дунул,
Прошел всех испытаний срок!
На прошлое Евгений плюнул
И шлет Кремлю холеру в бок… |