Владимир Кемецкий
(1902 – 1938)


Владимир Кемецкий (Свешников)
Рисунок Д.С.Лихачева

И Свешников нежнейший миннезингер…
                                             Б. Поплавский

          Владимир Сергеевич Свешников родился в 1902 году в Петербурге. После революции Свешниковы (отец был офицером) оказались в Одессе, где Владимир закончил гимназию.
          В 1920 году семья бежала из Одессы в Константинополь, затем, как и многие русские эмигранты, в Париже. Здесь рано проявился поэтический талант Владимира, он был членом творческого объединения "Через", в которое входили Илья Зданевич, Борис Божнев, Александр Гингер, Валентин Парнах, Георгий Евангулов, Борис Поплавский, Сергей Шаршун и др. В салоне Гиппиус и Мережковского, который посещал молодой поэт, его стихи пользовались успехом. Но неуёмный характер не давал покоя, эмигрантская среда казалась ему душной, не дающей возможности выразить свое мировоззрение, которое, как и у многих молодых в те годы, было леворадикальным. Владимир вступает в молодежную прокоммунистическую организацию, принимает активное участие в её работе. Такая деятельность эмигранта не могла остаться безучастной со стороны полиции, и его высылают из Франции. Попав в Берлин, Владимир продолжает заниматься как политической деятельностью в составе немецкого комсомола – Югенбунда, так и творчеством. Поссорившись с отцом, неодобрявшим его стремление вернуться в Советскую Россию, он пишет стихи под псевдонимом Кемецкий (по фамилии матери).
          Один из самых ярких представителей русской эмигрантской поэзии Борис Поплавский посвятил Кемецкому два стихотворения, использовал в качестве эпиграфа строки одного и написал о нем и его товарищах по творческому объединению:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Приятно пишет Александр Гингер
Достигши лучших чем теперь времён
И Свешников нежнейший миннезингер
И Божнев божий с неба обронён

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          В 1924 году, стараниями вернувшегося из эмиграции Валентина Парнаха, три стихотворения Кемецкого, вместе со стихами его товарищей по творческому объединению “Через” А.Гингера и Б.Божнева, были опубликованы в московском альманахе “Недра” (кн.3) – уникальный случай публикации эмигрантских поэтов в советской печати того времени.
          В 1926 году Владимира Свешникова высылают и из Германии, в этом же году он наконец получает разрешение на переезд в Советский Союз. Живет сначала в Москве, затем в Тифлисе, где работает корреспондентом газеты "Заря Востока" и, наконец, в Харькове. Владимир много работает, пишет стихи, имеет большой круг друзей, казалось бы, дышит полной грудью, но не понимает, что в этой стране не всё и не всем можно говорить и любая неосторожно сказанная фраза, анекдот или просто шутка могут привести к аресту, тем более бывшего жителя Парижа и Берлина. Так оно и случилось. Свешников (Кемецкий) был арестован, обвинён в шпионской деятельности и отправлен на Соловки. По словам Дмитрия Лихачева, некоторое время жившем с ним в одной камере, здесь он был постоянно голоден, ходил полным оборванцем, но красота соловецкой природы не давала покоя его поэтической душе, он пишет стихи, которые публикуются в журнале "Соловецкие острова".
          После Соловков Владимир Свешников (Кемецкий) ждёт своей участи в Кеми (судьбе было угодно, чтобы Кемецкий попал в Кемь): в Кемперпункте ждали своей участи те, чей срок освобождения приходился на время отсутствия пароходного сообщения. К этому времени относятся его лучшие стихи. Тема ожидания близкой смерти в них главная.
          Последовала в 1930 году ссылка на два года в Архангельскую область.
          После ссылки Свешникову запретили жить в двенадцати крупнейших городах СССР, своим пристанищем он выбрал Воронеж и поселился здесь в апреле 1932-го, а в январе1933 года переехал в Орёл. Уже через месяц его снова отправляют в ссылку, на этот раз в Башкирию.
          После освобождения, по некоторым сведениям, Кемецкий обосновался в Уфе, где жил страшно бедствуя, но на свободе, затем в Керчи Крымской АССР, работая корректором в редакции газеты "Керченский рабочий". Свобода для него продолжалась недолго. 22 августа 1936 года новый арест. Особым совещанием при НКВД СССР 3 января 1937 года по обвинению в "контрреволюционной троцкистской агитации" приговорен к 5 годам ИТЛ и отправлен в Ухтпечлаг.
          23 ноября 1937 года заключенный Свешников был арестован по обвинению в "контрреволюционной агитации" и участии в "Союзе заключенных". 21 декабря 1937 года тройкой УНКВД Архангельской области по ст. 58-10-11 УК РСФСР он был приговорен к расстрелу. 29 января 1938 Владимир Кемецкий был расстрелян в печально знаменитом лагере Ухтарка. В этот же день и там же был расстрелян поэт Николай Бруни. Успели ли они познакомится в лагере нам уже не узнать.

В. Кишиневский

 

МОЕЙ МУЗЕ

То струн ли отдалённых переборы,
То ль ветра стон — иль милый голос твой?
Веду опять, прелестная, с тобой
Воображаемые разговоры.

Не раз ко мне, гонимому судьбой,
Задумчивые покидая горы,
Слетала ты. Твои движенья скоры,
А в волосах дыханье влажных хвой.

Звук узнаю негромкого напева —
Ты вновь со мною, солнечная дева,
Посланница парнасских гулких скал...

Позволь же, гостья, за твоё здоровье
Наполненный незримых гроздьев кровью
Поднять воображаемый бокал.

Москва, 1927

 

* * *

Испей вина созвездий и лучей,
Цветов и трав. И радостно спокоен
Да будешь ты, как неистомный воин
В бушующем скрещении мечей.

Растущий ствол судьбы могуч и строен —
Таков и ты, слух напряжённый чей
В замедленном движении ночей
Цветущих звёзд привета удостоен.

Блажен, кому прислушаться дано,
Как тёмное колышется вино
В хранилище небесных водоёмов,

Кто проникал в сплетенья дальних лоз
Иль в мерное произрастанье звёзд
На целине ночного чернозёма.

Москва, 1927

 

БЕЛАЯ НОЧЬ

Двух бледных зорь немая встреча.
И крылья чайки, и залив...
Всю ночь не умирает вечер,
С часами утренними слит.

Плывут в изменчивом движеньи
Вдоль искривлённых берегов
Расплывчатые отраженья
Зеленоватых облаков.

И так томителен над нами
Двойной зари двуличный свет...
Обманчивое упованье —
Забытой страсти мёртвый след.

Соловки, 1928

 

БАЛЛАДА О КАРЕЛЬСКОЙ СОСНЕ

Карельская глушь... Лесные сны...
Озёрная сторона...
Корнями опутывая валуны,
Росла кондовая сосна.

И ветер пел, и ствол скрипел,
И в ветвях завывала пурга,
Пробиралась пурга по незримой тропе,
И в сугробах дремали снега...

Но день пришел. Разгоралась вдали
Рассветная полоса...
В молчаливую чашу внезапно вошли
Человеческие голоса.

И кто-то, сумерками объят,
Сказал: “Начинать пора”, —
И кто-то, одетый в серый бушлат,
Сталью сверкнул топора.

Стучал топор. Тяжело человек
Дышал — и, им сражена,
Грузно рухнула в рыхлый снег,
Ломая кустарник, сосна.

И вскоре пароход, под рычание волн,
Под шторма полярного стон,
Уносил прямой, оголённый ствол
В далекий Саутгемтон...

Ветер, волны и чаек крик...
Парусов напряжённый брезент...
Шёл по Белому морю британский бриг
“Каунти оф Нортумберленд”.

Даль — мутна, холодна волна,
Моря враждебен шум...
Тяжестью стали и чугуна
Тёмный наполнен трюм —

Это к карельским берегам,
В край лесов и трясин,
Шеффилд шлёт, и шлёт Бирмингам
Мерную силу машин...

И стояла в убранстве брезента и рей
Над палубою судна
На оснастку сменившая хвою ветвей
Карельская сосна.

И ветер пел, и ствол скрипел,
И рождались глухие сны —
Об озерах сны, о лесной тропе —
В смолистом сердце сосны.

И сосна задрожала ветвями рей —
Небосклона сломалась дуга,
И вышли из тумана навстречу ей
Гранитные берега.

Соловки, 14 октября 1929

 

КОРСАР

Мои корабли застоялись в заливе…
Меня слишком долго они дожидались…
Матросы весёлые мне изменили,
Покинув для берега пенные дали.

Весёлые парни, гуляют матросы,
Пьют пиво хмельное в приморских тавернах,
Забыли о солнце, о ливнях, о грозах
В объятиях девушек, стройных, как серны.

Так слушай приказ, экипаж мой суровый.
Бегу из темницы сегодняшней ночью.
Подкуплена стража. Друзья наготове…
Со мною товарищ – он славно отточен.

И ясные взоры клинок отражает,
Бесснежные кудри… О, зеркало стали.
Сегодня измену ещё не караю,
Еще неподвижен корабль на причале.

Пусть каждый пьёт радости в ласковом взоре,
И сердце на чуткой груди отогреет…
А завтра… В открытом, всколоченном море
Десятый изменник повиснет на рее.

Зарей полыхает нахмуренный вечер,
Вздувается парус над зыбью шумливой…
Вперед, капитан. Вновь – просторы и ветер,
Мои корабли застоялись в заливе.

1929

 

ВОСПОМИНАНИЕ

Только зеркало не вспоминает
В глубь его смотревшие глаза —
Наша память мечется, шальная,
Вскрикивает и зовёт назад.

Каждый день болезненно отмечен
С пробужденья моего, с утра,
Радостями незнакомых встречных
И печалями чужих утрат.

Так, должно быть сам того не зная,
Мучается старый клён
И взволнованно припоминает
Позабытых множество имён —

Нежных, девичьих имён, когда-то
Вырезанных на коре его,
Полустёртых, никому не внятных,
И не трогающих никого.

1929

 

МАКСИМУ ГОРЬКОМУ

Кто доверялся песне и мечте,
Кто не страшился странствия земного,
Кто падал от усталости и снова
Бродяжничал. Кто в очи нищете

Умел глядеть с улыбкой, — знают те,
Какую радость возвести готово
Подчас простое, человеческое слово,
Иль возглас чайки в бледной высоте…

И ты напрасно вкрадчиво и тихо
Нашёпчиваешь, горестное лихо.
Прочь, одноглазое, доколе нить

Годов моих прядётся, укоризне
Бесплодной не продам я жизни,
Не разучусь смеяться и любить.

1929

 

* * *

Над снегом воздух тих и мглист
Вечерний. Солнце напоследки
Похоже на потухший лист,
Едва держащийся на ветке.

Своих лишённая красот,
Земля узнала — тёмный ветер
Сей лист поблекший оторвёт
И звёзды горькие засветит.

Прислушайся: от стужи пьян,
Под окнами уже рокочет
Величественный океан
Последней ледовитой ночи.

О, Муза, не печалься ты,
И не страшись угрозы рока, —
Прекрасны белые цветы,
На стёклах выросшие окон.

Ты поселись в моем углу
С гремящим холодом в соседстве,
И наступающую мглу
Вином и пеcнями приветствуй.

 

1 ЯНВАРЯ 1930 ГОДА

Братья, грустию томимы,
Соберёмтесь за столом,
Воспомянем о былом,
О далёких, о любимых…

Где-то бодрствуют зеркалы,
Тайну прошлого храня,
Где-то пенятся бокалы
И встречаются, звеня.

И, утеха дедов наших,
Спутницы былых побед,
Пунша пламенные чаши
Разливают синий свет…

Чей забота взор туманит?
Чьи задумались глаза?
Чья тяжёлая слеза
В искромётной влаге канет?

Под гитары томной пенье
К нам подходят чередой
Сердцу милые виденья,
Воскрешённые мечтой…

И сверкает по равнине
Вьюга пенистым вином,
И трепещет бледно-синий
Сполох пуншевым огнём.

И протяжным медным стоном,
Возвещая Новый Год,
На часах двенадцать бьёт
Медленно и неуклонно.

 

ПЕРЕД НАВИГАЦИЕЙ

В иных краях безумствует земля,
И руки девушек полны цветами,
И солнце льётся щедрыми струями
На зеленеющие тополя…

Ещё бесплодный снег мертвит поля,
Расстаться ветер не спешит со льдами,
И ветер ходит резкими шагами
Вдоль ржавых стен угрюмого кремля.

Непродолжительною, но бессонной
Бледно-зелёной ночью сколько раз
Готов был слух, молчаньем истомленный,

Гудок желанный услыхать для нас
О воле приносящий весть, быть может…
Но всё молчит. Лишь чайка мглу тревожит.

1930

 

 

ПЕСНЬ О ВОЗВРАЩЕНИИ

Разбиваются в море льды,
Вдоль тропы прорастает трава,
Острый запах солёной воды
Обволакивает острова.

Разбиваются льды, звеня,
Хриплый ветер кричит, смеясь...
Ты едва ли узнаешь меня
В нашей встречи вечерний час.

Снег блестит на моих висках,
На лице морщины легли —
Ибо тяжко ранит тоска
На холодном краю земли.

Слишком долго к тебе одной
Белой вьюгой рвалась душа,
Когда сполох мерцал надо мной,
Как прозрачный твой синий шарф.

Слишком много ночей я вникал
В зимних звёзд ледяную игру —
Ожерелья твои вспоминал,
Упадающие на грудь...

Я приду — и внесу в твой дом
Запах водорослей и смолы,
Я приду поведать о том,
Что узнал у замшелой скалы.

И прочту я тебе стихи
О стране, где не пахнут цветы,
Не поют по утрам петухи,
Не шуршат по весне листы.

Расскажу тебе про народ
Неприветливых этих мест —
Он отважно и просто живёт,
Бьёт тюленей и рубит лес.

Догорят в камине огни,
Затуманится голова...
Всё равно, ни к чему они,
Человечьи пустые слова...

Замолчу. Оборву рассказ.
Попрошу для трубки огня.
Может быть, хоть на этот раз
Ты сумеешь услышать меня
.

Соловки, 1931

 

ПРЕКРАСНОЙ НЕЗНАКОМКЕ, ЛЮБЕЗНО СНАБДИВШЕЙ МЕНЯ ПАЧКОЙ МАХОРКИ

Заброшен я в тринадцатую роту,
Где стены прошлым отягощены,
Где звук псалмов сменила брань шпаны,
Махорка — ладан, сумрак — позолоту.

Как древле жрец, которому видны
В мечтаньях небожителей высоты,
Пел гимн и смолы сжигал без счету
Во мгле святилищ, полных тишины —

Так я, вам благодарный заключённый,
Под сводами собора заточённый,
Во храме обветшалом и глухом,

Спешу гиперборейской Афродиты
Восславить лик, увы, от взора скрытый —
Махорки воскуреньем и стихом

 

 

САГА ОБ ЭРИКЕ, СЫНЕ ЯЛЬМАРА, И О ПОСЛЕДНЕМ ИЗ ЕГО ПОТОМКОВ

I

Светлою, чешуйчатою сталью
С головы до ног облечены,
На ладьях дубовых вылетали
Мужи фьорда, возжелав войны.

Вдоль бортов тяжёлые висели
Воинов округлые щиты,
Волны бились в пенистом весельи
В свежепросмолённые борты.

И над выпуклой равниной моря
Завывали хриплые рога,
И скрывались в утреннем просторе
Затуманенные берега...

Были алчны, веселы и смелы,
Юной волею опьянены,
Крепче ясеня упругим телом
И душой стремительней волны.

От болот Фрисляндии холодной
До сирийских знойных берегов
Возникали из пучины водной
Толпы белокурых смельчаков.

Ревом стад, возов протяжным скрипом
Наполнялись колеи дорог,
И вороньим неумолчным криком
О беде вещал угрюмый рок.

А в монастырях, в полдневных странах,
Ко Христу взывал дрожащий клир:
— Да хранит от ярости норманнов
Верный церкви христианский мир.

 

II

Я седые разбираю руны
Потаённой памяти моей,
Старой арфы слышу говор струнный,
Весел плеск и ропоты морей.

Тень встает в туманах полунощных,
Опирающаяся на меч, —
Узнаю тебя, мой пращур мощный,
Запевала грабежей и сеч.

Рослый, меднокудрый, бородатый,
Ты молчишь, приемля волн хвалы,
Шрам от сарацинского булата
Вьётся вдоль обветренной скулы.

И кольчуга холодно мерцает,
Пены брызгами орошена,
И ладья твоя летит, качаясь,
Сквозь пространства, ветры, времена...

А над Балтикой, — ты помнишь, Эрик? —
Вечер молчаливый угасал,
Шли ладьи, родной покинув берег,
Шли ладьи, раскинув паруса.

Стаей кречетов ладьи летели,
Кровь зари стекала по щитам,
Паруса, вздуваясь, шелестели,
Волны льнули к выгнутым бортам.

О богах родимого Готланда,
О морских глубин холодной мгле,
О свирепых скрялингах Винланда
Пели скальды на крутой корме.

Пели скальды, рокотали воды,
Уносился ветер наугад,
Тускло рдел предвестник непогоды —
Раскалённый докрасна закат.

Так, по воле паруса и ветра,
Словно жизнь, прекрасен и жесток,
Плыл с дружиной старого Хрорекра —
Эрик, сын Яльмара, на восток.

 

III

Нежная, покорными глазами
Княжишь ты, бездумна и ясна,
Сладости безмолвные лобзанья,
Невзначайной ласки тишина.

Твой призывный, ветрами звучащий
Голос древние приносит сны,
Тихий шорох непробудной чащи,
Плеск прозрачной ильменской волны.

А когда нежданными слезами
Затуманится твой светлый взор,
Восстают забытые сказанья,
Затаённые на дне озер.

Помнишь, слушая, как вьюга злится
И терзает чахлые поля,
Ты в своей бревенчатой светлице
Пряжу до полуночи ткала.

А весною, на заре туманной,
Над изгибом медленной реки,
На вершине Чудского кургана
Ты сплетала бледные венки.

Помнишь, как в испуганной печали
Протекали на пиру часы,
Как подруги с песней расплетали
Кольца русой девичьей косы,

Как, дрожа, легла ты ночью хмурой,
Внемля влажным возгласам дождя,
На покрытое медвежьей шкурой
Ложе рыжекудрого вождя.

 

IV

За ладьёй моей весёлой стаей
Волны-псы не гонятся, ворча,
И рука моя не обнимает
Кованую рукоять меча.

Ветер, песни, сны, воспоминанья,
Тихий отзвук жизни вековой,
Лишь закат, как боевое знамя,
Развевается над головой.

Но, бессилен и обезоружен,
Слышу всё ж дружин суровый зов,
Всё же я с широким морем дружен,
С крыльями беспечных парусов.

Я люблю прибрежною тропою
Пробираться при мерцаньи звёзд,
Я люблю суровый рёв прибоя,
Яростно дробящего утёс.

Чёрную люблю крутую спину
Мерно вырастающей волны,
Шквалами разломанные льдины,
Тронутые оловом луны.

А когда, как гость на новоселье,
Тьма придёт и скроет небеса
И когда медлительно застелит
Роковой туман мои глаза, —

Рухнет шумная волна на берег,
И, сверкая взора синевой,
Из тумана прародитель Эрик
Царственно возникнет предо мной.

Мощью, равной ясеню иль буку,
Встанет он, кольчугою звеня,
И протянет жилистую руку,
И в ладью свою возьмёт меня.

И помчимся, с чёрной зыбью споря,
В непроглядной тьме, сквозь ураган,
По волнам неведомого моря
К сумрачным, скалистым берегам.

И, взойдя на облачные скалы,
В синем блеске ледяных лучей
Я вступлю в высокую Валгаллу
Под бряцанье арф и лязг мечей.

 

V

Не томи напрасною тревогой
Сердце юное и слёз не лей,
Если ночью выйду на дорогу,
Вьющуюся меж пустых полей.

Если долго буду слушать волны
И прибоя вспененного шум,
Если, ветрами и ночью полный,
Возвращусь рассеян и угрюм.

Мне ль покинуть сонные озёра,
Леса шепчущую глубину,
И зелёно-дымчатые взоры,
И твоих улыбок тишину?

Нет, навеки я тобой окован,
От тебя мне некуда уйти,
Тихим волхованьем зачарован,
Старых странствий я забыл пути.

Слушай тихие повествованья,
Дочь страны озерной и лесной,
Слушай эти смутные сказанья,
Для тебя лишь сложенные мной.

Знали викинги одну отраду —
Бег ладьи да пиршество меча,
Жемчуг, злато — смелому награда,
Пахнущая мускусом парча.

Были алчны, веселы, упорны...
Только, знаешь, не ушёл домой
От страны славян, от глаз покорных —
Эрик — сын Яльмара — пращур мой.

Стихи Владимира Кемецкого

   

<= На главную

Hosted by uCoz