Вильгельм Зоргенфрей

Вильгельм Зоргенфрей
(1882-1938)

Вильгельм Александрович Зоргенфрей родился 11 сентября 1882 года в Аккермане (ныне Белгород-Днестровский) в семье военного врача. В 1908 году окончил Петербургский технологический институт. Работал инженером. Первые рецензии опубликовал в журнале “Литературный вестник” в 1902 году. Под различными псевдонимами печатал сатирические стихи в “Сатириконе” (1908), в газете “Новая жизнь” и журнале “Красная новь” (1925, № 10). Писал рассказы (журналы “Перевал”, 1906, “Новое слово”, 1911). Книга лирических стихов “Страстная суббота” вышла в 1922 году. Автор двух статей о Блоке, другом которого он был (“Записки мечтателей”, 1922, № 5 и 6), вступительных статей к собранию сочинений Г. Клейста (1919), к трагедии “Любушка”, к поэме “Сид” и книге Г. Гейне “Стихи” (1931). Основные переводы: Ф. Грильпарцер “Любушка” (1919); Г. Гейне “Путевые картины” (1920); И.-Г. Гeрдер “Сид” (1922); К. Штернгейм “Четыре повести” (1924); Г. Гейне “Стихотворения” (1931); И.-В. Гете “Побочная дочь” (1933), “Торквато Тассо” (1935); Ф.Шиллер “Лагерь Валленштейна” (1936), “Мария Стюарт” (1937). Переводил также С. Цвейга, Р. Роллана, Т. Манна и др. Архив находится в ЦГАЛИ.
Арестован 4 января 1938 года Управлением НКВД по Ленинградской области. Обвинялся по ст. 58-8 (террористический акт), 58-11 (организационная деятельность, направленная к совершению контрреволюционного преступления) УК РСФСР . 20 сентября 1938 года Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила Зоргенфрея В. А. к высшей мере наказания – расстрелу. Расстрелян 21 сентября 1938 года. Вместе с ним были расстреляны поэты Бенедикт Лившиц и Валентин Стенич.

НЕВЕДОМОМ БОГУ

За гранями узорного чертога
Далеких звёзд, невидимый мирам,
В величии вознёсся к небесам
Нетленный храм неведомого бога.

К нему никем не найдена дорога,
Равно незрим он людям и богам,
Им, чьи судьбы сомкнулись тесно там,
У алтаря неведомого бога

За гранью звёзд воздвигнут тёмный храм.
Судьбы миров блюдёт он свято, строго,
Передаёт пространствам и векам.

И много слёз, и вздохов тяжких много
К нему текут. И смерть — как фимиам
Пред алтарем неведомого бога.

1904

АЛЕКАНДРУ БЛОКУ
...Имею на тебя то, что оставил
ты первую любовь твою.
(Откров. св. Иоанна)
Помнит месяц наплывающий
Всё, что было и прошло,
Но в душе, покорно тающей,
Пусто, звонко и светло.

Над землёю — вьюга снежная,
В сердце — медленная кровь,
Глубоко под снегом — нежная,
Позабытая любовь

Стыдно, скорбно дни истрачены,
Даль пределы обрела,
Сочтены и обозначены
Мысли, речи и дела.

Эту жизнь, безмерно серую,
Я ли, живший, прокляну?
Нет, и мёртвым сердцем верую
В позабытую весну.

Пусть истлела нить печальная,
И сомкнулась пустота —
Ты со мной, моя начальная
И последняя мечта.

И легки пути тернистые,
Твой не страшен Страшный Суд,
Знаю, чьи уста лучистые
Приговор произнесут.

Тихо радость исповедую,
Память сердца озарю:
Приобщи твоей победою
К неземному алтарю.

Высоки врата престольные,
Тяжелы земные сны,
Но любви простятся вольные,
И невольные вины.

Сентябрь 1913

* * *

Ещё скрежещет старый мир,
И мать ещё о сыне плачет,
И обносившийся жуир
Ещё последний смокинг прячет,
А уж над сетью невских вод,
Где тишь — ни шелеста, ни стука —
Всесветным заревом встаёт
Всепомрачающая скука.
Кривит зевотою уста
Трибуна, мечущего громы,
В извивах зыбкого хвоста
Струится сплетнею знакомой,
Пестрит мазками за окном,
Где мир, и Врангель, и Антанта,
И стынет масляным пятном
На бледном лике спекулянта.
Сегодня то же, что вчера,
И Невский тот же, что Ямская,
И на коне, взамен Петра,
Сидит чудовище, зевая.
А если поступью ночной
Идет прохожий торопливо,
В ограде Спаса на Сенной
Увидит он осьмое диво:
Там, к самой паперти оттёрт
Волной космического духа,
Простонародный русский чёрт
Скулит, почёсывая ухо.

1920

* * *

Вот и всё. Конец венчает дело,
А, казалось, делу нет конца.
Так покойно, холодно и смело
Выраженье мёртвого лица.
Смерть ещё раз празднует победу
Надо всей вселенной — надо мной.
Слишком рано. Я её объеду
На последней, мёртвой, на кривой.
А пока что в колеснице тряской
К Митрофанью скромно путь держу.
Колкий гроб окрашен жёлтой краской,
Кучер злобно дёргает вожжу.
Шаткий конь брыкается и скачет
И скользит, разбрасывая грязь,
А жена идет и горько плачет,
За венок фарфоровый держась:
— Вот и верь, как говорится, дружбе,
Не могли в последний раз прийти!
Говорят, что заняты на службе,
Что трамваи ходят до шести.
Дорогой мой, милый мой, хороший,
Я с тобой, не бойся, я иду...
Господи, опять текут калоши,
Простужусь, и так совсем в бреду!
Господи, верни его, родного!
Ненаглядный, добрый, умный, встань!
Третий час на Думе. Значит, снова
Пропустила очередь на ткань...
А уж даль светла и необъятна,
И слова людские далеки,
И слились разрозненные пятна,
И смешались скрипы и гудки.
Там, внизу, трясётся колесница,
И, свершая скучный долг земной,
Дремлет смерть, обманутый возница,
С опустевшим гробом за спиной.

1921

О СПОДВИЖНИКАХ КОРТЕСА
(Из Бертольта Брехта)

Прошло семь дней. Повеял легкий ветер,
Поляны посветлели. Встало солнце,
И отдохнуть они решили. Вскрыли
Бочонки с водкой, выпрягли быков.
И к ночи часть зарезали. Когда же
Прохладно стало, нарубили веток
В болоте, жестких, толщиною с руку.
Потом глотали на закате мясо,
И запивали водкою, и пели.
А ночь была свежа и зелена.
Охрипнув, вдоволь водки наглотавшись,
С холодным взором, в звезды устремленным,
Они заснули в полночь у костра.
И спали крепко, но под утро слышал
Иной из них сквозь сон мычанье бычье.
Они проснулись в полусне — в лесу.
Отяжелев, со взором остеклелым,
Они встают, кряхтя, и в изумленье
Над головами видят свод из сучьев,
Сплетенных тесно, листьями покрытых
И мелкими пахучими цветами.
И начинает свод уже давить
И, кажется, густеет. Душно. Солнца
Не видно, неба тоже не видать.
— Где топоры? — взревел начальник дико.
Их не было. Они лежали дальше,
Там, где быки мычали. Спотыкаясь,
Проклятья изрыгая, рвутся люди
Сквозь поросль, обступившую стеной.
Руками ослабевшими, рыча,
Кустарник рвут, — а он слегка дрожит,
Как будто бы колеблем легким ветром.
Два-три часа бесплодно потрудившись,
Они угрюмо приникают лбами,
Блестящими от пота, к жестким сучьям.
А сучья разрастаются, теснее
Сплетаясь. Позже, к вечеру, который
Был темен, — листья сверху разрослись, —
Они сидят, как обезьяны в клетке,
В молчании, и голод их томит.
В ночь гуще стала поросль. Но, должно быть,
Взошла луна. Светло довольно было.
Они друг друга видели еще.
Лишь к утру лес разросся так, что больше
Они уж ничего не различали.
Днем раздалось в лесу как будто пенье,
Но глухо. Перекличка, может быть.
Потом затихло. И быки молчали.
Под утро словно долетел до слуха
Их рев, но издалека. А потом
И вовсе стало тихо. Не спеша,
При легком ветре, под лучами солнца,
Лес поглотил в короткий срок луга.

<= На главную